Журнал Юность - Журнал `Юность`, 1974-7
— Ну что, боцман, — Яременко кивает рулевому на солнце так, будто это последний аргумент в их давнем разговоре, — останетесь на флоте мичманом?
— Институт нужно окончить, товарищ командир, — уклончиво отвечает Петин, — а там видно будет.
Боцман — краснощекий кубанский казак — студент Краснодарского политехнического института, будущий винодел. То обстоятельство, что служить он попал именно на лодку, Петин в шутку объясняет так: «На нашем производстве и на подводном флоте техника родственная — цистерны, трубопроводы и вообще — сообщающиеся сосуды».
Командиру жаль терять хорошего рулевого, толкового боцмана. С каким по счету моряком, испытанным в дальних походах, расстался он под звуки прощального марша? Я спрашиваю об этом Яременко.
— Однажды, — отвечает он, — пришел ко мне на лодку офицер из запаса — человек немолодой: и лысеющий и полнеющий — директор детсада. Даже странно было видеть его в морской форме. Ну, думаю, с ним у нас на два погружения одно всплытие придется. И что же, вышли в море, отработал все как надо. Детский педагог вновь превратился в исправного специалиста. Там, на берегу, в мирной жизни такие люди навсегда остаются подводниками. След перископа прошел через их души…
Я понял, что он имел в виду. В первую мировую войну белый бурун перископа вызывал на надводных судах сущую панику. «Видишь бурун — жди торпеду» — грозная эта примета очень скоро запомнилась на всех флотах. Позже, когда появились противолодочные охотники, подводники научились «целиться» из глубины — по шуму винтов. Ныне след перископа для подводника такой же гордый и, наверное, столь же древний символ, как парус бригантины для крейсерского матроса.
Мы входим в узкую губу, похожую на полузатопленный извив лабиринта. Сигнальщик стучит щитком прожектора — отбивает в ночь сигналы. По кораблю идет последняя приборка. Матросы укладывают и прячут гидрокомбинезоны.
— Привести себя в порядок! — разносится по отсекам голос командира. — Идем в гости, на базу.
И все знают — долго гостить на берегу не придется. Скоро снова домой — в море.
В распадке гор вспыхивают неоновые вывески заполярного города. Швартуемся все у того же мемориального причала. Снова гремит под матросскими каблуками палуба легендарной лодки. Ты слышишь, старая «К-21», этот уверенный шаг? Не правда ли, он уже чем-то напоминает суровую поступь твоей былой краснознаменной команды?
Баренцево море.
Красивое на стройке
Помните: «На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой…»? Описываемые в народной песне события происходили, по всей вероятности, недалеко от тогдашней столицы сибирского ханства — Кашлыка. где дружина Ермака разбила главные силы хана Кучума, возможно, там, в семнадцати километрах от ханской столицы, при слиянии Тобола с Иртышом, где казачий атаман основал крепость Тобольск. Четыре века минуло с тех пор. Город Тобольск невелик и поныне, зато историю имеет богатейшую. Декабристы, народовольцы, марксисты — сотни передовых людей России «знакомились» с Тобольской тюрьмой. Город дал России автора «Конька-Горбунка» П. П. Ершова, замечательного ученого Д. И. Менделеева. Именно Менделеев связывал будущее богатейшего края с железной дорогой. Создавались десятки проектов и умирали на бумаге. Непролазная тайга, топь, мошка, жесточайшие морозы — казалось, не по плечу человеку подчинить себе Сибирь, взять рыбу, лес, редкого пушного зверя, наконец, невиданные запасы нефти, открытые совсем недавно.
Богата «новая история» Западной Сибири. Одну из ее глав «пишут» молодые первопроходцы — строители железной дороги Тюмень — Сургут — Нижневартовск. Пока стальная тропа уходит на Север, туда же идут грузы — строительные материалы, инструмент, оборудование. А скоро в обратном направлении пойдет нефть и драгоценная древесина среднего Приобья. В древнем Тобольске вырастет огромный нефтехимический комплекс.
Так уж устроен человек, что, решая задачи, казалось бы, чисто утилитарные — покорение тайги, освоение нефтяных богатств, — окружает он себя красивыми зданиями, слагает прекрасные песни. Сурова природа, неуютен сибирский край. Но вместе с дорогой, таежными поселками, нефтепромыслами и заводами шагает в тайгу красота.
В Тобольске построен новый вокзал. Белокаменным называют его тобольчане и приезжие. Это старое русское слово соединяет в себе прочность, основательность сооружения, красоту и верность народным традициям А «начинался» вокзал еще в 69-м году.
— Как закладывался первый камень? — наш вопрос одному из авторов проекта, художнику Герману Черемушкину.
— Поскольку вопрос обращен к художнику, то, думаю, его следует понимать не буквально. Люди ходят, ничего не подозревая, по лесу, полю, площади, прокладывают любимые тропинки, а где-то в мастерской художника, архитектора уже набрасываются эскизы дома, вокзала, дворца. Может, отсюда идет высокая ответственность архитектора, художника-монументалиста. Сомнения и страх, колебания, переделки, десятки новых эскизов. Графический проект, объемный макет — и снова поправки и новые варианты. В самом деле, ведь зданию стоять десятилетия, может быть, века, а монументальное панно, скажем, «не снимешь» со стены, как рисунок или гравюру. И вот, когда все сомнения позади, а твой проект в камне, стекле, бетоне, гипсе, в металле, смальте и красках стал поперек «любимой тропинки» человека, когда уже изменить ничего нельзя (шутка ли, 26 метров высоты, гектары площади того же Тобольского вокзала стали на пути), именно тогда авторы держат главный экзамен. Удалось ли увлечь людей своим замыслом, запечатлеть время, эпоху, заинтересовать прошлым, достичь убедительности, сконцентрировать внимание на главном? Одним словом, принимает ли зритель — в данном случае житель Тобольска, строитель дороги, нефтяник, командировочный — твою работу?
Но я так и не ответил на ваш вопрос. «Первый камень» в основание Тобольского вокзала лег в 1969 году. Впрочем, если считать ab ovо («от яйца»), то правильней будет назвать начало шестидесятых годов. Тогда я ездил по трассе Абакан — Тайшет по заданию ЦК ВЛКСМ. Та комсомольско-молодежная стройка — старшая сестра нынешней дороги Тюмень — Нижневартовск. Кстати, многие строители, закончив Абакан — Тайшет, перебрались в Западную Сибирь, где все начали «с нуля». Так вот в Тайшете я познакомился с новосибирским архитектором Владимиром Авксентюком. Будучи архитектором, он страстно увлекался живописью, графикой. Я, наоборот, работая как график, тяготел к монументальным, крупноформатным рисункам, измеряемым метрами. Впрочем, я стараюсь и графические работы делать таким образом, чтобы они без «перестройки» могли вписаться в архитектурный комплекс. Общие художественные вкусы, ну и, конечно, молодость, громадная молодежная стройка — все это сблизило нас. Тогда же мы впервые заговорили о совместной работе. Однако разговоры так и остались разговорами. И вот в 69-м, когда я работал над большим керамическим циклом убранства Дворца культуры завода имени Чкалова в Новосибирске, Владимир «атаковал» меня Тобольским вокзалом.
Соответственно, особых усилий со стороны моего товарища не потребовалось: я сразу же согласился работать над проектом. Понимаете, это ведь не кафе или кинотеатр, которых могут быть в городе десятки. Вокзал — ворота, лицо города. Для художника это очень важно, почетно, ответственно — запечатлеть свое понимание века в монументальном сооружении такого масштаба. Ну, как то самое дерево, посадив которое, по выражению древних, можно считать свою миссию на земле выполненной.
— Герман Вячеславович, судя по отзывам тобольчан, ваш белокаменный вокзал «принят». Однако каждое произведение искусства, его «сверхзадача» понимаемы неоднозначно. Проще говоря, сколько людей, столько и мнений: каждый элемент, каждая фреска, рельеф, композиция трактуются человеком в зависимости от его художественных пристрастий, степени воображения, характера, возраста, даже рода деятельности. Причем эта трактовка не всегда совпадает с художническим замыслом. Может быть, поэтому людям всегда интересно знать, что хотел выразить, сказать художник своим произведением. Под картиной зрители всегда ищут ее название прежде чем слушать музыкальное сочинение, хотят знать, как озаглавил его автор, — стихотворение с тремя звездочками над ним у некоторых вызывает досаду. Итак, ваше «заглавие»?
— Пересказывать симфонию либо стихотворение — задача, на мой взгляд, неблагодарная, да и не нужная: у искусства свой язык, своя логика, отличная от языка, скажем, четких формул, аксиом и доказательств науки. Тем не менее, если бы нас с Владимиром Авксентюком попросили «озаглавить» свой проект, в самом общем виде это звучало бы так: от прошлого — к настоящему — в будущее.
